Поход Плавтия к цезарю
— Павл?
— Естественно.
Оба они молчали, далее старый солдат продолжил:
— Вот что бывает когда пустить в дом кого-то из этих мирян без чести и совести. Да будет окаянен тот миг, когда Виниций вступил на порожек нашего дома! Это он навёл к нам Петрония. Горе нашей Лигии — однако им надобна вовсе не раба, а жена.
И от гнева, от ничтожной бешенства и горести за отнятое детище в его речи еще весче слышался пересвист. Прошло несколько мгновений, пока он смог овладеть личными чувствами, и лишь по его нервно ужимавшимся кулачищам можно было делать выводы, каковой горестной была эта внутренняя дуэль.
— До этого момента я чтил богов, — проговорил он, — но ныне мне кажется, что не они руководят планетой, что существует лишь один злобный, свирепый изверг, имя коему Меднобородый.
— О Плавтий! — вздохнула Помпония. – Пред богом Меднобородый — всего горстка чадного праха.
Мужчина ее начал ходить широченными шажками по узорчатому паркету пинакотеки. В его биографии было много больших действий, но громадных бедствий не бывало, и к ним у него небыло привычки. Дряхлый вояка был пристрастен к Акте крепче, чем сам помышлял, и сейчас не был бессилен помириться с думой, что ее утратил. Также он чувствовал себя оскорбленным. Им управляла сила, какую он ненавидел, одновременно с этим считая, что вперекор этой силушки он никто.
В то время как ему наконец удалось подавить гнев, путавший его мысли, он сказал:
— Я думаю, что Петроний отъял ее у нас не для царя, он вряд ли захотел бы рассердить Августу. Стало быть — или для себя самого, либо для Виниция… Нынче же я это узнаю.